Выходной. В истоме пробужденья
Поискал на стуле сигарету -
Ни одной. Привычки тяготенье
Отвергает мудрые советы,

Потому, без должных омовений,
Одеваюсь быстро и небрежно
И, мелькнув гармоникой ступеней,
Тротуаром следую прилежно

Через двор, к ближайшему киоску,
Где мне скажет продавщица: «С добрым утром",-
И, краснея внешностью неброской,
Под прилавок спрячет "Кама сутру".

- Бог с тобою, глупая девица,
Я не из сторонников морали!
Если бы и знал, кому молиться,
Все одно, молился бы едва ли.

День все ярче, и не столь желанны
Черный кофе и уют постели...
Вон, толпа какая у фонтана -
Неужели праздник, в самом деле?

Так и есть! Народные гулянья -
Веский повод к вечеру напиться,
А пока - натужные старанья
Разыграться и развеселиться.

Оглушают мегафоном площадь,
(Нынче модно называть ее майданом),
Детвору смурная возит лошадь,
Оживленье возле балагана.

Там, никак, опять эксперименты -
Все искусство дряхлое спасают,
Времена кромсают на моменты,
В действие прохожих вовлекают.

Окружают крашенные лица,
Не спросясь, мне маску надевают
И, пока решаюсь возмутиться,
Занавес цветастый открывают.

Вот нелепость: несколько ступенек
Между мной и любопытствующим людом,
Я не жажду славы или денег -
Отчего ж играть сейчас я буду?

Отчего ж так трудно отказаться
От оправдыванья чьих-то ожиданий,
Отчего ж так трудно удержаться
От смешного ожиданья оправданий

Твоих собственных желаний невозможных,
И надежды на спасительное завтра -
Все еще нам кажется возможным
В лицедействе вечного театра.

Угораздило ж меня в такое время
На подмостках этой сцены появиться:
Третий акт уже и ружья на пределе,
Улыбаюсь я доверчиво убийце.

Невиновен он. Да все мы невиновны!
Но он как-то уж особенно невинен -
Даже запах от него - одеколонный,
Даже волос у него – набриолинен...

Сплюнул я и спрыгнул вниз со сцены,
Не желая продолжать в подобном роде.
Выйду, вон, под городские стены,
Да послушаю, о чем шумят в народе.

Шум и гомон в парке: «Химика пымали!",
Правда он все отрицал, да только - толку:
Философский его камень отобрали,
Раскололи и снесли на барахолку.

У ворот охране - ангелы явились,
Так и бродят до сих пор неподалеку,
Говорят, и нимбы были, и светились -
Я же дьявольскую чую подоплеку.

Что же делать?! Близок бес неуловимый -
Сверху, снизу он и слева он, и справа.
Не кинжал в его руке необоримой -
Чаша сладостно-дурманящей отравы.

Закричать? Да кто услышит в суматохе,
В сладострастии пикантного скандальца?
А услышат, так запишут в скоморохи
Или толстым у виска покрутят пальцем.

Ах, как правы они, господи, как правы!
Да, тем более, и враг - лицеприятен.
Мы давно своим известны скверным нравом,
Он же вежлив, окультурен и опрятен.

После шабаша всемирной дискотеки,
Растоптав немые звезды с небесами,
Он не станет поджигать библиотеки -
Мы спалим их, за ненадобностью сами.

Будем живы, даже больше - будем сыты,
Вдоволь будет и вина и развлеченья,
Будут истины открыты и избиты...
Отчего ж меня мутит от отвращенья

К этой жизни, так подделанной искусно?
И пускай неотвратимы перемены,
Но, наверное, сегодня поднимусь на
Не китайскую, но, все-таки, на стену.

Теплый ветер из предместий Шаолиня
Не дотянется и веки мне не смежит,
Твой совет напрасен, милая богиня,
Путь руки пустой меня не обнадежит.

Ах ты, город мой, имперская держава,
Сторона моя, державная имперья -
Видно сладкого нам так недоставало,
Что из крыльев повыдергивали перья -

У корней их сладковатый, странный привкус,
Вкус полета все же был намного слаще,
Вот подергаюсь и тоже пообвыкнусь,
Что нет рощи - попугаев полна чаща.

Площадные хорохорятся витии -
Дескать, имя нам - поболе легиона!
...Сколько рыцарей пришло под Византию?
Двадцать тысяч против миллиона?

Что ж, пока горланят все на токовище,
Кто рябину на варение растащит,
Терпеливый Птицелов неспешно ищет,
И, как сказано в Писании, обрящет.

Впрочем, стены наши ниже, много ниже.
Цепи стерлись - тоньше паутины,
Нет давно Бастилии в Париже,
И, недавно, отменили гильотину.

И на площади на главной, возле храма,
Место лобное пустует три столетья -
Зарубежных и своих зевак орава...
Угадай, что лучше - смерть или бессмертье?

Что еще там за стеною - грязь да вздохи,
Неопознанных объектов перспектива.
Нет чумы, но целые эпохи
Пропадают в западне презерватива.

Посмеявшись над сомнительною рифмой,
Загляну в шатер величия былого,
И заплачет шестиструнный старый гриф мой
Над останками поверженного слова...

Кончен день. Угрюмо повисает

Солнце тусклым эллипсоидом вращенья,
И хотя чудес на свете не бывает,
Но забавные бывают превращенья.

В алом круге уходящего светила -
Черный профиль то ли чайки, то ли шхуны,
Ветер северный, неистовый Атилла,
В бой бросает новые буруны.

Закрываясь, исступленно пахнут розы,
Из последних сил, как будто перед смертью,
Парниковых этих лет метаморфозы
Повлекли меня веселой круговертью

Из тепла постели, женщиной согретой -
В пыль и грязь во имя вздорных убеждений,
Что не стоят даже ломаной монеты,
Стертой в пальцах за десятки поколений.

Как судьба меня отчаянно хранила,
Словно позднего, осеннего ребенка,
О котором мать всевышнего просила,
Покупая бесполезные пеленки.

Ото всяческих забот оберегая,
Чья свеча передо мной в ночи горела?
Капля воска, на тарелке застывая,
Мне о будущем предсказывать не смела.

Отчего ж наверх иду я обреченно
Среди нескольких, таких же обреченных?
Ради клятвы, мной так и не изреченной?
Ради гимнов, нам никем не посвященных?

Отчего на ржавый меч меняю лиру -
Из гордыни ли, смиренья, сумасбродства,
Сознавая, что красна не будет миру
Наша смерть, тем паче, наше донкихотство?

И когда, лицом бледнея, обрываю
Нить за нитью прошлого наследство,
До последнего мгновения не знаю -
Это выбор или просто способ бегства.
1995