СЕРЕНАДА
В русской литературе первыми “шляпниками” были два тургеневских крестьянина из “Записок охотника”. В придорожном трактире они на спор голосили – кто кого перепоет. Не помню: платили им или поили их до зеленых чертей поклонники.
В советский период у Толстого папа Карло специально Буратино выстругал, чтобы с ним и поломанной шарманкой досаждать людям, шарахаясь по дворам. Деревянный мальчишка оказался с запросами более честолюбивыми, и в конце повествования открыл свой театр. В детстве, в школе, на уроках пения мы пели бетховенского “Сурка” и плакали из сострадания не к мальчику, а к его грызуну, живо представляя, как он держит в дрожащих лапках корки хлеба, а хозяин дергает а веревку, привязанную к задней лапке, и бедный сурок жалобно повизгивает.
Все, хватит, а то опять в детство впаду.
* * *
Впервые я играл “на шляпу” в Москве, на новом Арбате. Играл не из-за денег, а из любопытства. Мы с другом летели с юга на Камчатку и на пару дней тормознулись в белокаменной. Народ, прогуливавшийся по этой международной улице, моментально окружил нас плотным кольцом. Это сейчас целые оркестры на улицах наяривают, и редкие зеваки, жуя мороженое, тупо пялятся на них. Тогда же – и для Москвы это было, если не в диковинку, то редкое зрелище.
Я стоял с огромной кружкой в руках и уже не помню что, но орал очень самозабвенно. Приятель, от стыда уткнувшись в гитару, рьяно мне аккомпанировал. Все слушали, но никто денег в кружку не бросал – жлобы. Сунулись было менты, но народ дружно запротестовал.
...Да, действительно, страна у нас маленькая, а Москва вообще деревня. То, чего я боялся услышать больше всего, услышал.
– Хе, глянь! Да это же наши камчадалы! :
Два подвыпивших мужика протиснулись в первые ряды и, перебивая наше, сразу ставшее тоскливым, песнопение, начали громко объяснять слушателям, какие мы хорошие, и известные люди на Камчатке.
– А что они здесь тогда? – спросил кто-то из толпы.
– Да, а что вы тут? – повернулся один из наших балбесов к нам.
Видя краем глаза, что мой напарник сейчас наденет ему гитару на уши, я процедил сквозь зубы:
– Пропились!
...Кружки нам не хватило, денег насыпали еще полный кофр от гитары.
* * *
По настоящему мне приходилось играть на улице только однажды. Было безвыходное положение. Но играл я с веселым азартом, превращая уличный концерт в мини-спектакль. Люди смеялись, и я себя не ощутил сиротинкой с Сурком на плече.
* * *
Уложив бережно гитару в чехол и рассовав “шляпный” гонорар по карманам, я собрался уже отправиться в кафе, где собирались по вечерам такие же уличные поэты, художники и музыканты, когда меня окликнули:
– Молодой человек!
Я повернулся. Передо мной стояла компания.
“Сейчас в гости потащат”, – раздраженно подумал я.
– Вы не смогли бы спеть серенаду?
– Все, завтра приходите.
– Понимаете, – сбивчиво начали они мне объяснять все сразу, – Таньку не выпускают родители, а Олег вот расстроился. Она его тоже любит. Родители – ни в какую...
...Акустика в этом дворе была хорошая, с улицы не доносился шум города.
– Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена... – нежно заворковал я.
Где-то наверху хлопнуло окно, и женский визгливый голос пригрозил:
– Сейчас милицию вызову!
– Заткнись, еще одиннадцати нет! – ответило соседнее окно.
– Таня, Таня, под качелями в саду, Таня, Таня, каждый вечер я жду! – раздухарился я.
– Таньку из 117 опять из дома не выпускают, – догадался кто– то сверху.
– Николаич, а, Николаич, сжалься, вишь, как малец надрывается! .
Ломая ветки тополя, рядом со мной что-то тяжело упало.
– Таньку сбросили! – злорадно сообщил давешний сварливый женский голос сверху.
Я плюнул, вышел на свет и, сев на лавку, запел “Снова замерло все до рассвета...”
Наверху долго молчали.
– Ну, пап! – заканючила надо мной из темноты девчонка.
– Да иди уж! – отозвался отец.
...С земли и из открытых окон дружно зааплодировали.
Сергей КОСЫГИН.
«Частная жизнь» 1998 08 01
|
