Вот он стоит на сцене — мешковатый и в то же время ладный, чуть наклонившись через гитару к микрофону, улыбается.
У него замечательная улыбка, мгновенно располагающая к нему: здравствуйте, мы все тут свои люди, давайте, ребята, споем что-нибудь.
Все его лицо излучает это дружеское приглашение, и так заразительно, что собравшихся разом окатывает волна симпатии к этому человеку и объединяет с ним.
Если Так улыбается, то как смеется? С наслаждением, откидываясь от смеха, счастливо смеется.
Душа всякой хорошей компании. Не тамада, не кумир, а именно душа. Его обаяние действует само по себе, без усилий. Он не стремится первенствовать, он слушает других, и слышит, и всегда откликается. Даже в пятидесятилетнем, огрузневшем, после инфарктном — в нем все так поразительно молодо: и смех, и жест, и речь.
Он помнит массу веселых историй (ну, и невеселых, конечно), какие пережил и сам и не сам, и вот рассказывает, такой своей скороговорочкой, пересыпанной коротким смешком, на все лады и обязательно в лицах, с такой своей жужжащей дикцией... И любуешься и заслушиваешься, бывало.
И оказалось на свете великое множество хороших компаний вокруг него, и если бы их все собрать в одну, кого бы мы только не увидели! Тут тебе и моряки и летчики, и хоккеисты и артисты, и космонавты и писатели, и ученые и студенты...
Абсолютно контактный человек. И какой разносторонний!
Журналист, драматург, горнолыжник, радист, сценарист, актер, альпинист — наверно, не все я перечислил. Но прежде всего и самое главное — поющий поэт.
Году в 1963 Алла Гербер написала в «Юности» о «бардах и менестрелях». Время утвердило слово «бард». А вот все же хочется расшифровать.
Юрий Визбор, поющий поэт. Спой нам, Визбор, что-нибудь старенькое, сочиненное тобой ли одним, вместе ли с кем — все равно это в первую очередь твой голос, твоя гитара, твоя интонация.
— Чутко горы спят, Южный Крест залез на небо,.. — Жить бы мне, товарищи, возле Мелитополя... — Полночь в зените, лунные нити на снегу... — Мирно засыпает родная страна, и в московском небе золотая луна... — В Архангельском порту причалил ледокол... — Рекламы погасли уже, и площадь большая нема...
Я смотрю на эти строки — и я не перечитываю их, а слышу. Потому что я знаю, как они звучат, и мысленно пою продолжение каждой из них. И понимаю: тому, кто не знает их, они мало что скажут, а то и ничего.
Ах, дорогие мои, — те, кто не знает, никогда не слышал этих песен! Не буду, не хочу, да и не могу судить об их художественных достоинствах и глубине: я слишком пристрастен, вот в чем дело. Молодость целого поколения обозначена этими цитатами, вот в чем суть. Незабвенные — а для многих и лучшие — годы тут же отзываются в наших сердцах при одном звуке визборовской гитары, при одном, взгляде на его лицо.
— Нажми, водитель, тормоз наконец! Ты нас тиранил три часа подряд. Слезайте, граждане, приехали, конец: Охотный ряд, Охотный ряд...
— Снова нас ведут куда-то, И неясен нам маршрут: Видно, горы виноваты Не сидим ни там, ни тут!..
— Тихим вечером, звездным вечером Бродит по лесу листопад...
— Ищи меня сегодня среди больших дорог, За островами, за большой водою...
Визбор — это молодая Москва конца 50-х, внезапно открывшая для себя много нового, в том числе — горы, дороги, тайгу, моря и океаны, романтических флибустьеров и реальных геологов, экзотический Мадагаскар и подмосковную осень... Это резкое переощущение пространства и времени, истории и человека в ней...
Визбор — это наше совершеннолетие. Повторяю, я пристрастен, и, вероятно, поэтому мне кажется, что такой радостной, такой дружной молодости: не переживало ни одно из последующих поколений. Это тогда, это мы начали так широко путешествовать — пешком, на лыжах, на байдарках. Это при нас в таких количествах развелось столько интересного: устные журналы, клубы встреч, умопомрачительные капустники, состязания юмористов, стенгазеты во всю стену, доморощенные театральные студии... МГПИ-шники бегали и гости к МГУ-шникам, МАИ-шники — к МОЛМИ-шникам, и наоборот, потому что у тех — выставка, у этих — обозрение, а там вечер, и Визбор будет.
Это бесконечные встречи, нехитрые студенческие посиделки, табачный чад, гитара, дешевое вино, беседы и диспуты за полночь, и стихи, стихи...
Бесконечные встречи... в зрительном зале, в аудитории или у стола, или у костра... Поколение жадно знакомилось, искало и находило свое слово, свою музыку. Обретало лицо.
И появилась поэзия поколения. И в том числе — звучащая, песенная, и послышались первые наши имена, и самым звучным было — Юрий Визбор.
Ревнители и знатоки, станете ли вы возражать? Знаю я, помню: у кого-то музыка получалась получше, у кого-то стих поточнее, да только все-таки в нем, в Визборе, все сошлось, все отразилось и выразилось так полно и универсально, как ни в ком. И наша речь, и наш юмор, и образ мысли и жизни. Он задал тон многим гитарам. И не только гитарам...
— По старинной по привычке мы садимся в электрички.., Будет утро греть на печке молоко в здоровых кружках... Будет все, как мы хотели, будет долгий звон хрустальный, Если стукнуть лыжной палкой ровно в полночь по Луне...
— На плато Расвумчорр не приходит весна. На плато Расвумчорр все снега да снега, Все зима да зима, да снегов кутерьма, Восемнадцать ребят, три недели пурга...
— Приходи ко мне, Бригитта, Как стемнеет — приходи. Все, что было — позабыто, Все, что будет — впереди!..
— То, взлет, то посадка... То снег, то дожди... Сырая палатка... и писем не жди... Идет молчаливо в распадок рассвет. Уходишь — счастливо. Приходишь — привет...
— Заблестели купола. Глядь: страна Хала-Бала! Отворяют ворота, выплывают три кита, А на них — Хала-Бала...
— Ты у меня одна, Словно в ночи луна, Словно в году весна, Словно в степи сосна...
В биографии нашего поколения минимум три года — его, визборовские... Когда пели главным образом его. Когда, перефразируя известные строки,— все мы были немножко визборы, каждый из нас был по-своему визбор.
Со временем наряду с ним запели и других, и он сам охотно их пел — только я вижу, что все это новое разноцветье было Визбором уже заявлено, всякая краска найдется в его спектре.
Самое органичное представление о нем — это Визбор с гитарой у костра. Чтобы кругом суровая природа, ночь и отсветы огня на лицах. Краткий отдых мужественных людей во время трудного похода Дух истинного дружества и единодушия в самом важном: в бескорыстии, достоинстве и человечности. И гитара — негромко, и Юра — негромко...
— Восемнадцать разлук, восемнадцать кручин, Восемнадцать надежд на рассвет голубой.,.
Этим сентябрем я говорил с ним последний раз по телефону. Он был безнадежно болен и, кажется, знал об этом. Голос его был слаб, но бодр.
— По утрам отпускает, а к вечеру опять... — сказал он. — Зайди как-нибудь утром, денька через два.
— Чего тебе принести?
Тут он помедлил, а потом с какой-то полушутливой яростью сказал:
— Знаешь, принеси мне яду. Такого, знаешь, незаметного, без запаха и вкуса, и чтоб сразу.
Я вроде бы нашелся:
— Юр, прямо не знаю. Есть, конечно, у меня цианистый калий, вон целая цистерна, но ведь пахнет, зараза! Горьким миндалем.
Визбор хохотнул и тут же своей скороговорочкой сообщил мне историю, как одного мужика не брал цианистый калий, ну совершенно, и он шантажировал своих семейных, выпивая у них на глазах по стакану отравы. Но однажды забыл, что нельзя сразу после этого пить черный кофе...
Но послезавтра уже нельзя было к нему. А через неделю — я увидел его. А он меня — нет...
Вот и собрал Юра вокруг себя тысячную компанию... Вот и встретилось вокруг него постаревшее наше поколение. На дереве — большая фотография: он стоит, чуть наклонившись через гитару к микрофону — и улыбается.
