В 50-е годы, на фоне надоевшей уже тотальной лжи, в которой жило наше общество, естественно возникла мощная потребность в правде: Эта потребность в какой-то очень значительной степени была удовлетворена XX съездом партии и всем, что с ним было связано; не только разоблачением культа личности, но и некоторой свободой, которую получили все виды творчества, и песенного в том числе. И не удивительно, что за дело сочинения песен взялась сама «публика», потому что у композиторов не было ни малейшего навыка, ни малейшего опыта для выражения этих новых интонаций, которые зазвучали в голосе нашего поколения. Графомания — в самом высоком и самом серьезном смысле этого слова — охватила всех.
Считать авторскую песню в массе явлением искусства невозможно — это та почва, на которой искусство произрастает. Поэтому сначала была песенная графомания, охватившая огромное количество народу: я это могу сказать и о себе, и о Ю. Визборе, и о других — все мы были графоманами. Произведениями же искусства можно назвать лишь более поздние наши песни.
А тогда зазвучали неслыханные ранее доверительные, личностные, искренние интонации, причем не только в песне, но и в поэзии, и в театре. Вскоре композиторы-профессионалы, естественно, тоже уловили эти новые мотивы. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в наше время раннюю Пахмутову пели с не меньшей охотой, чем Юрия Визбора. Вспомните — «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги...» — это было так же демократично, искренне и близко нашему сердцу, как и то, что сочинял Юра. Это тоже была наша песня.
Так где же пролегает граница между любительским и профессиональным песенным творчеством? На мой взгляд, ее не существует: кто хорошо слышит интонации своего времени и кто их хорошо выражает — тот и царь. Если это сделал профессионал — замечательно, если любитель — тоже хорошо. Не в том дело — профессионал ты или нет, а в том — хорошо ты или плохо сочинил.
Приложение к Литературной газете «Досье» № 11, 1992 год «Барды»
