КУРЧЕВ: Не стихотворение, а о том, как это произошло знакомство с Лейкиным.
МИШТАЛЬ: Так нет, я вот говорю, что в экспедиции! Вот, была во ВСЕГЕИ на вечере клуба геологов. Я настолько была изумлена... измучена беготней за целый день, что – никаких эмоций, просто хорошо! Ещё что здорово – на этом вечере открыла почти впервые Лейкина. Первый раз я его слышала весной прошлого года, потом – экспедиция. Но я его слышала так... мельком. Но я его знала, как остроумного парня, всегда он – душа компании... Нет, не получается Лейкин – все очень сложно! "Все очень здорово, сладко и тонко их рыжий Сережка" – вот что! /Смотрит в записи/.
Майские скалы, пожалуйста – майские скалы. Это уже 4-го, 5-го через месяц запись. О скалах народ мечтает всю зиму, предвкушают поездку. Обсуждают, вспоминают предыдущие скалы, планируют будущие. Где встанем, кто будет и так далее. Это были, по-моему, в общем, мои первые скалы...
КУРЧЕВ: Это уже третий год, да?
МИШТАЛЬ: А куда делись мои первые скалы? У меня были еще скалы без Тольки /сына/. А тут уже с Толькой сразу...
КУРЧЕВ: 1963 – первые должны быть!
МИШТАЛЬ: 1963 я вижу, что скалы. А может, я сразу с Толькой вышла?
КУРЧЕВ: Какого года эта запись?
МИШТАЛЬ: Да нет... Вы остановите на минуточку, а? Пожалуйста, пожалуйста! Самое смешное, что, действительно, я помню, что были скалы 1963 года с Толькой, а в 1962 году я ходила перед... Точно! Это как раз было перед экспедицией! Почему меня тогда и пришли провожать 50 человек, тогда, после скал в 1962 году. Точно! "Скалы" – так давно много раз я слышала это магическое слово: "Иду на скалы", "Был на скалах" и так далее. Трижды я была готова выйти со всеми вместе и трижды обстоятельства... Этакое безжалостное слово... лишали меня возможности побывать там. Еще осенью в ноябрьские праздники дала себе слово, что в мае я пренебрегу обстоятельствами и выйду на боевой крещение – на маевку!
Сказано – сделано! Сбор 26 апреля в 10 часов вечера на вокзале. Все прекрасно – "идет рюкзак от хутора до хутора" – вот и появляется первая песня! Сейчас... /ищет запись/. Первое, вообще, впечатление, представляете – первый раз "бабка" вылезла в лес, вот, после Телецкого озера! Я впервые иду на скалы, куда меня давным-давно уже манит...
"...Сбор на вокзале, как всегда, всевозможные организационные неувязки. Основная часть группы задерживается, в общем, все как всегда. Выезжаем первые три человека: я, Виля, Витя, Смущает тяжесть рюкзаков. Смущают и предстоящие 18 километров. В 4 утра мы прибыли в Кузнечное. Рюкзаки за плечи и – пошел! Первые километры после ночи в вагоне даются с трудом. Ноет сердце, пошаливает... побаливает голова... Вперед! Ни шагу назад! Час ходьбы – привал. Хорошо! Погода сухая, пасмурная. Идти по такой погоде – одно удовольствие! Хутор, завтрак: молочко, хлеб, черный кофе во Фляжке... И снова в путь! Идем – стало заметно веселее. По дороге нескончаемой вереницей тянутся люди, нагруженные, еле переставляющие ноги под тяжестью рюкзаков... У Вихорева есть песня, написанная прямо с натуры:
Идет рюкзак от хутора до хутора, Под ним кривые ножки семенят... Идти со скал, братишки, очень муторно, Кривые ножки, жалуясь, скрипят...
Шли мы хорошо, в этаком прогулочном темпе, не торопясь. Дорога красивая, вьется между озер, полянок, скал, с горки на горку. Вот и последняя... Этого я еще не знаю, но в самом воздухе уже чуется, что скалы близко, цель где-то здесь:
Быть может, до места осталось немного, Быть может, один поворот...
Вот он, последний – выходим на пригорок, на опушку, впереди внизу долина ручейка, впадающего в озеро, Ястребиное озеро. Несколько палаток... дымят костры. Нас встречают старожилы: Виктор, Петя, Виля, Витя, Женя, в общем – это строительная организаций, это часть "Парнаса". В общем, здесь все уже приготовлено, все уже встречается хорошо. Парнасовцы прибывают позже. Леон и встает... "Вот они... Сейчас..." Озеро длинное, узкое, лежало у ног в рамке весеннего леса. Еще не яркие краски его мягко сочетаются с серым низким небом. Они невысокие, эти скалы, но очень живописны . Хотелось идти все дальше и дальше вглубь леса вдоль берега. Но надо было возвращаться к ужину. А народ все шел и шел, с утра до вчера тянулись группы людей, заполняя все вокруг на много сот метров. Это зрелище, особенно сверху с горы очень напоминало муравейник. Придя к месту, группа расползлась в разные стороны – кто за лапником, кто за дровами – трудное дело – кто на "шхельду" /туалет/ – еще более трудное дело в подобных условиях! "Шхельда" была наверху, на горе. Так что возможность любоваться на лагерь с горы представлялась довольно-таки часто!
КУРЧЕВ: Интересная запись первого впечатления...
МИШТАЛЬ: Да... пожалуйста! "довольно-таки часто: белые, зеленые палатки, цветные знамена над каждым лагерем,, сизые дымки костров и разноцветные пятна одежды, колышащиеся около людей. И все это – насколько хватало глаз! Решили и мы украсить наш лагерь. Надули шарики и повесили на березу, разрисовали их. А между двух берез над лагерем повесили лукавое солнышко, нарисованное на куске полиэтиленовой пленки, за неимением лучшего. Оно нас "согревало".
А 29-го утром прибила еще одна наша группа, так называемая "Парнас" и к ним присоединившиеся " – примкнувшие Кислицкий и компания", вставшие, после долгих препирательств, отдельным лагерем. Вот... А "Парнас" дружно снялся и удрал в лес, подальше от шума, гама, от так называемого "центра”, где стояли мы. Было немножко грустно, ибо ушла хорошо спевшаяся группа, так что, с другой стороны, может, и хорошо, что они ушли. Меня откровенно радовало то обстоятельство, что вся наша братия мало пила. Не было питья. Только на праздник было взято по 100 грамм на нос – и все!
Руководил всей группой выбранный на собрании актива группы некий Гутман Олег. Бывалый альпинист, разрядник. Один из интересных типов.. Что-то в нем неуловимо кошачье: движения, взгляд, манера говорить – все это с чуть заметной ленцой, протяжечкой, даже чуть-чуть высокомерно, а в глазах – бесенята, чертики, улыбка неожиданная с изюминкой, немногословен, вернее, не треплив. Но, безусловно, обладает чувством здорового юмора и трезвого ума. Я даже не могу сказать своего отношения к нему – что-то в нем настораживает, мешая дать безоговорочно положительную оценку. Что-то привлекает, может быть, внутренняя собранность, мужская зрелость, цельность характера, но... непонятно! Может быть, чувство ответственности, озабоченности... Все дело в том, что на скалы он пришел не один. 29-го в ночь он ушел на вокзал, чтобы встретить жену и маленького сынишку Саню. На такое не каждый пойдет, не каждый возьмет на себя такую обузу, да еще на скалы. Вот это событие меня примирило с ним полностью, ибо в душе я чувствовала, насколько это здорово: нет, он не оставил жену дома одну, сказав: "Сиди, нянчи сына!" Он пошел навстречу – это хорошо. И она мне очень понравилась. Спокойная, вся в заботах о малыше. Она не дергала Олега каждую минуту, не вязала его по рукам и ногам своим присутствием, а давала ему возможность самому планировать свое время. И от этого не уменьшилась его забота, только она исходила из его самого, без ее контроля, вызывая чувство долга. И он успевал всюду – и проводил занятия с новичками, и удавалось ему посмотреть соревнования. А жена, усыпив малыша, пришла к нам, чтобы тоже взглянуть на скалолазов...
Ну, в общем, все это очень хорошо, но от песни очень далеко. Это просто первое впечатление о скалах и первое впечатление о людях.
КУРЧЕВ: О людях, да, да...
МИШТАЛЬ: "...Все мирно, спокойно, слажено все это. Вот, я все о той же паре. Вот такое благополучие в семье я считаю прочным. Это – почти идеал! Два слова о малыше. Его поведение, как в капле воды отражает родительские взаимоотношения. Спокойный, приветливый, покладистый малыш. Чувствуется, что даже у него, такого крохотули, дома железный режим и дисциплина. Олег говорит, что он спокойный. Так это же ваша заслуга, друзья! Значит, он правильно растет, значит, устранены никому ненужные внешние раздражители, которые так действуют на ребенка, значит, он раз и навсегда усвоил, что такое "можно" и что "нельзя". Я влюбилась в Сеньку, славного, милого Сеньку сразу и безоговорочно и... разу... (Непонятно написано) Тридцатого, начались соревнования – тоже я в первый раз все это смотрела... Вообще, все это в первый, первый раз.
КУРЧЕВ: Первое впечатление...
МИШТАЛЬ: И такое сочетание грубоватости и какой-то... с очень таким чутьем удивительным у людей. И все это так, вообще, мне очень понравилось тогда.
Так как я это писала на работе, я все это прервала неожиданно. Вот... И теперь, значит, скалы... это вот скалы были 1962 года. А теперь скалы у меня уже с сыном. И здесь были первые, так сказать... впервые появился Вихорев! Я не буду читать о скалах, потому что это займет очень много времени... хотя это, вообще, интересно. Ведь целевая направленность у нас уже есть: выборки о людях песни и о песне вообще.
КУРЧЕВ: Правильно!
МИШТАЛЬ: Вот Вихорев – первая запись о нем: "...Слышала я о нем очень много теплых слов от разных людей. Те, кто сталкивается с ним ближе, убеждаются, что это – богатейшей души человек. Чутко настроенный, эмоциональный "инструмент для прикосновений пальцев трепетных от вдохновений", он весь в своих стихах-песнях, лиричных, напевных, грустных, суровых – разных! Подчас сентиментальных и всегда поэтичных. Его песни имеют большую популярность. Это – певец скал, признанный и неповторимый. Все это я знала со слов, но не было у меня случая убедиться в этом, ну, ни разу за целый год знакомства не удавалось услышать его по-настоящему. Я просто знала несколько песен его – вот и все! А когда удавалось услышать их даже в его исполнении, то сопровождалось это такой фразой со стороны кого-то из его друзей: "Нет, это не Вихорев, это – отзвук! Вихорева очень трудно расколоть!"
Все произошло в этот раз вот на этих скалах, – "раскололся"! А я при том присутствовала и воочию убедилась, что это здорово! Ночь. Костер. Молчала вся группа сидящих людей, и голос – мягкий, очень характерный голос с картавинкой, и звучит в тишине, сопровождаемый перебором гитары, – черт! Я не могу сказать, что я не знаю его совсем. Я только видела, что парень работает на износ, сжигая каждый из пройденных мостов.
Ну, тут несколько биографических сведений. Он был женат, девочке 4 года. Вот это три года около него "кадр", "кадрик" – маленькая женщина, девушка. Даже как зовут ее, не знаю : "кадрик" – и все тут! В последний вечер мы хорошо посидели. Хмель у ребят повыветрился, и основная толпа разошлась. И Валька перестал из себя разыгрывать "в усмерть пьяного". Сразу запел. Запел совсем иначе, чем час назад. Откуда-то изнутри. А рядышком сидел Леня, Ленечка. Ничегошеньки я сказать о них не могу, ибо их надо слушать. Ленька – жох, много ухарства, напускной грубости, вернее, небрежности. Вроде бы ему все бара-бир, трын-трава и море по колено, ан нет – все это белыми нитками шито! Как люди говорят: "Ленечку здорово женили!". И он долго психовал, очень долго бесился. А тут вдруг завелся, ожили глаза шалые под лохматыми ресницами, белокурый чуб вьющихся волос, нижняя челюсть чуть вперед, что ничуть не мешает его улыбке быть привлекательной и озорной. Остались они взвоем с Вихоревым, спели вроде бы друг для друга. Подсела я к ним поближе – обрадовались. Слушала я их, затаив дыхание, где могла, подпевала. Радовались безмерно, что никто не мешает слушать, наслаждаться услышанным – безмерно хорошо!
Там еще был Дод – молчаливый, только глаза мерцают улыбкой. Гитара его вторит на басах – так здорово! Там же был Шурик о аккордеоном, с машиной и невестой. Старательно, азартно выводил он мелодию, и все пели. Труба самодельная выдает соло, и наконец, тоже самодельный контрабас. Все это было это вот не ночью, а было вот перед этим, когда все "поддали", все, в общем, перед большим кругом – был такой оркестр...
Ну вот... Остановите на минуточку – я сейчас найду!
"...Снова и снова возникают в памяти разные эпизоды из майских скал. То одно, то другое, особенно песни. Лица, голоса, снова люди, снова песни. На те, уже чуть отодвинувшиеся впечатления, быстро наслаиваются последующие... Сейчас все по-порядку. Наслоения так и шли. 30-го идем на соревнования...
Запись 1-го мая: Тридцатого были на соревнованиях, а первого часов в 6 вечера в нашем лагере появились Лосев и Сачковский. Под хмельком оба, к сожалению. Они пришли не запросто, а претенциозно. Явно позируя – грустно и немножечко гнусно. Попросили спеть. Гастролируя, спели пару-три песен и со словами "нас ждут" удалились, пообещав прийти позже. Будем рады! Всего доброго! В общем, все галантно...
В 10 часов этого же вечера Бражников появился, потом Лосев опять с Сачковским. Их потянули к костру... Вот, потянули к костру для того, чтобы они спели, и вот настаивали перейти к костру, где Вихорев. К сожалению, ребята перепили. Встретили их хорошо, дружно и... пьяно! И снова "поза" в ответ. Может быть, это смущение, не знаю. Спели хорошо, спели специально для Вихорева про "ночь у костра". Стала недалеко, просто рядом, все слушаю, вот. Потом мы были у него на дне рождения тоже – как-то все смешно. С Эркой мы были...
КУРЧЕВ: У Вихорева?
МИШТАЛЬ: Нет, у Лосева. Сачковский был. Но там песен уже было как-то мало. Хотя пели... Нет, пели тогда мы много, но я уже не помню. Там такой какой-то, такой был... день рождения – это было – сейчас я скажу, когда... 3-го мая вечером! Это уже в городе было, мы были на дне рождения.
КУРЧЕВ: А про скалы там записано 4-го и 5-го...
МИШТАЛЬ: Нет-нет, не 4-го! А это же – запись 4-го и 5-го!
КУРЧЕВ: А-а! А скалы – с 26-го,- понятно!
МИШТАЛЬ: А скалы – с 26-го! Эта запись – после скал. Это, как правило так и бывает, что запись идет после события. К сожалению, у меня в дневнике дальше не заложено. Придется остановить, вы знаете.
КУРЧЕВ: Да, тогда посмотри там, что дальше!
МИШТАЛЬ: 10-го мая, значит! И снова – песенный четверг. Это все за 1963 год.
Запись 10.05.1963. "...Я каждый раз немножко беспокоюсь: а вдруг будет скучно и вдруг будет хуже. И с радостью отмечаю: нет, пока хорошо, пока – на подъем! Этот четверг, пожалуй, был самый многолюдный. Появились новые активные участники, новые активные слушатели. К первой группе, безусловно, относятся Лейкин, Лосев и Коля – впервые, очень приятный парень – Эрик – тезка – тоже впервые. Преинтереснейшее знакомство, оно началось с того, что наша родная тетка была названа им второй мамой – вот это да! Мир, однако, тесен! Феликс, Виль, Кирилл, Вера и я. Вторая часть, вторая... почему вторая? Почему-то вторая: Вадим, Боб, Валера, Петро, Оля, Шем, Слава. Вторая группа, видимо, к пассивным слушателям. Пришедший впервые Коля – невысокий блондин, весьма застенчив и спокоен. Глубоко сидящие, этакие цепкие глаза... Ой, не Коля ли это Курочкин?
КУРЧЕВ: Курицын?
МИШТАЛЬ: Ну да, Курицын. "Черты лица..." – точно он! "... Черты лица мягкие, приятные и поражающей красоты и мягкости голос. Вкупе с Лосевым..." – Курицын!
КУРЧЕВ: Наверно, он!
МИШТАЛЬ: "...Вкупе с Лосевым он звучит бесподобно, на два голоса расходясь – истинное удовольствие получила от их пения! А Лосев мне не понравился в этот раз. Возможно, он волнуется перед завтрашним днем. Но вошел он, преисполненный чувством собственного достоинства, скупо улыбнулся, подчеркнуто сел к столу и ждал начала песен, опустив глазки. Петь ему не терпелось – это объяснимо! Они завтра поют вдвоем и очень им хотелось послушать друг друга с Курицыным..."
КУРЧЕВ: Выступать во Дворце культуры имени Ленсовета собирались?
МИШТАЛЬ: Наверно, в 1963 году.
КУРЧЕВ: Да, 11-го мая, я помню.
МИШТАЛЬ: Ну, вот видите – все дополняет одно другое! "...Мы с радостью предоставили им эту возможность. Песен 10 было спето им, не поднимая глаз, без улыбки. Если бы он знал, как они много теряют, когда песни поются без улыбки! Надо будет подсказать ему, чтобы он не прятал ее под спуд серьезности... серьезной важности, она так не идет к нему! Потом он распелся и все косился назад, появилась улыбка, зазвучала песня. А Коля – молодчина, он очень здорово вел мелодию и пел мягко-мягко и очень легко. Очаровал он меня!
Ушли они очень плохо: не попрощавшись, не поблагодарив, смылись. Эрик... забываю фамилию – это Блихштейн, тезка – красивый мальчик, на вид ему 24-25, в действительности – 22 года, хорошо сложен, черняв, с хорошими чертами лица, черноглаз, красивый рот, полные губы, крупные белые зубы. Мальчишка, одаренный музыкально, он с детских лет был отдан в школу при консерватории, окончил ее сейчас, получив распределение, остался в Ленинграде на должности второго дирижера. Это здорово... хормейстера. Это здорово! Прекрасно знает нотную грамоту, красивый, хорошо поставленный баритон. Только я не люблю академизма в исполнении русских песен. Они должны петься не голосом, не постановкой его, не умением, а чутьем, душой! В этом отношении Лосев непревзойден, а теперь и Коля присоединяется. Жаль, что не пришла его жена, Колина!
Вечер начался шумно, сумбурно. Сели за стол. В изобилии сухое вино, легкая закуска, кофе. Запели. Угомонились. Дальше – больше, спели хором. И вдруг из ничего возник Кедрин, поэт... Как-то он, действительно... тогда поэзия возникала, вот именно, вроде и не трогали ее, – нет, просто сняли с полки его томик! Всех как прорвало – читали, не останавливаясь, одно за другим, каждый свое любимое, наизусть. Начал Эрик: "Зодчий” – очень хорошо прочел. Совсем тихо, с сердцем. И еще, и еще... Я попросила: "А на улице нынче дождик". А потом дали Лейкину в руки последнюю вещь "О дожде" – автор неизвестен..." Ага! Это – шикарная штучка Беллы Ахмадуллиной – она у меня есть! "...Лейкину в руки последнюю вещь "О дожде" – автор неизвестен. Единодушно признали Ахмадуллину. Славка прочел блестяще – молодец! Сидели все, затаив дыхание, а он не просто читал, он мастерски вскрыл смысл написанного! Закончилось чтение и еще минуту всеми овладело молчание. А потом дружно поднялись. Это был заключительный аккорд. Лосев и Коля ушли не прощаясь, остальные вышли, дружно попрощавшись у ворот и разошлись. Мы пошли провожать на такси одного Славку, потом другого, и потом вернулись – с Эркой ходили.
