МИШТАЛЬ: Вика Цветкова... Вот, Николай Федорович, Вы верно вспомнили! "...Молодая женщина, молодая мать. Остался сын 9 месяцев... Переступил порог, очень возбужденный, шумный, ушел в магазин. Пришел и был явно на взводе. Улыбался, шутил.... Саша пел, я сидела рядом, слушала, изредка встречаясь с ним глазами. И вдруг его понесло – это Вальку! Подошел к столу и заявил: "Хочу надраться!" И надрался: не пел, только пил! А потом сел в уголок за ширму и сидел. Поразилась я выдержке этой хрупкой женщины... /имеется в виду жена Вихорева – "Кадр"/. Она вышла к нам и, улыбнувшись грустными глазами, сказала "Очередное объяснение в любви". Села к Саньке в кресло..."
В общем, это был такой грустный очень четверг! Это была первая ссора на моих глазах под пьяную лавочку, вот. Нет, нет, это вот была первая ссора – я говорила. А вот какую сцену я подглядела однажды, и до сих пор она у меня перед глазами во всех подробностях. Я вообще очень пристально наблюдала все эти годы за этой парой – Вихорев и "Кадр". И чисто психологически, чисто человечески она меня очень интересовала, потому что это в общем-то какой-то такой выпадающий из общего... такого плана люди! Сцена такова: берег озера, большая группа молодежи на берегу. Несколько человек – подводников в гидрокомбенизонах натягивают костюмы: быстрее, быстрее, быстрее в воду! Азарт охотника движет ими. Чуть повыше над ними, отделившись от основной группы, одеваются двое. Я полулежу в сторонке и исподволь очень внимательно слежу за ними, очарованная. На фоне общей суматохи их неторопливые, плавные непрерывные движения напоминают ритуальный танец: ни единого звука, только движения! Вот они стоят друг против друга, занятые каждый своим костюмом: расправлен, рассмотрен, прикинут... Одета нижняя половина. Мягкий взлет рук женщины, помогающей ему одеть верхнюю честь – завязать, расправить, укрепить. Ритм скрытый, заученный, четкий. Вот он повторяет ее движения, помогает, натягивает, закатывает пояс, прилаживает кушак, обшлага... нет, это еще не конец! Последний беглый взгляд друг на друга, последнее прикосновение. Раз! Наклонились, взяли ласты, маски, ружья. Раз! Кивнули, улыбнулись одними глазами. И красивые, стройные, как боги, обтянутые фантастическими костюмами, мягко пружиня, двинулись к воде. Я настолько была восхищена увиденным, что даже позавидовать не успела – смотрела, радовалась красоте человеческой. Вот уже последнее движение, одеты ласты, маски и "боги" вошли в воду.
Прошел час, два – и они показались из-за деревьев, идущих вдоль берега. Наружи их ласты и маски, головы обнажены и мокры, походка усталая, а лица счастливые – красиво, как в сказке! Будто из чистилища вышли... Как же прикажете жить, как же прикажете верить, если такое разрушается, разрушимо, хрупко, не вечно – непостижимо! Или вот так, как это во вставке моей по этому поводу? Потому что уж очень был разговор в ссоре – почему он меня так и задел!..
Так... Следующий четверг был у нас... запись 6 марта 1964 г.
"...Речь идет о вчерашнем четверге, который был объявлен "закрытым на переучет". В результате собралось человек 10, более однородные, чем всегда. Это хорошо. Часов в 7 пришел Вадим Селидинов, коллекционер из Москвы, тесно связанный с Валеркой... э... с Аверленом радиоузел... ммм... И, в общем, где активно работал Сачковский – это вот тот, тот мир! Вадима прислал Сычев – молодец! Парень славный, толковый. Пришел и сделал пару пленок: четверг 8 февраля, то есть суббота – с Визбором, Клячкиным, Полоскиным, Туриянским. /Вроде я все это стерла/. И последние записи Вихорева..." Все это было. У Вас, наверно, тоже где-нибудь должны быть...
КУРЧЕВ: Вряд ли – четвергов у меня нет.
МИШТАЛЬ: Вот видите, пришлось сделать пару пленок. Значит, они были в... четверг 8 февраля, суббота с Визбором, Клячкиным, Полоскиным, Туриянским и последние записи Вихорева. Договорились встретиться в понедельник. Они совершенно точно были. Пришел Володя с Додом и Павликом – приятелем его. Закончили маг и послушали Визбора... Починили маги, послушали Визбора, Кима. Часам к 9 стал подходить народ. А они тактично исчезли – это те, кто с Селидиновым. Ушел и Вадим, сославшись на дела. Пришел Вилька, Петр, Валерка студент, Елсуков, Санчо, Саша Лобановский – Магадан. Пришел Толя Горшков, о котором я много слышала и читала. Источник – Эрнест. Парень, у которого он жил в Петропавловске, вулканолог, кстати, к которому я еду сейчас. Один из приятелей, у которого я на свадьбе гуляла здесь. Возможно, сказывается предварительная подготовка восприятия его с хорошей стороны – возможно. Но, так или иначе, хорош мужик! Высокий, чуть нескладная спортивная фигура, широкие плечи, узкие бедра, нескладность, застенчивая манера держаться.
Лицо открытое, полногубое, мужественное лицо. Я впервые встречаю такой характерный рот – с полными и очень выразительными губами, сухие, яркие неправильные формы – они живут, слушая, удивляясь, радуясь, презирая и вдруг улыбнуться, да так, что изо рта, как горох, высыпаются неровные белые зубы, и хочется улыбнуться в ответ. Над ними – орлиный нос, цепкие, живые глаза, голос глуховатый, негромкий, певучий. Он только что с Кавказа, смуглолицый... Пришла Часова и страшно удивилась, увидав у нас Толю. Мир, как всегда, очень тесен! Вошел Лейкин и стал потихонечку поливать... Публика оживилась, разговор зашел о вечере в понедельник. А потом сцепились: правильно или нет поступил Клячкин. Эрнест остался в меньшинстве, Суть спора такова... черт! Я вчера же не написала! Ага: Вчера был первый понедельник – традиционный вечер... Вот уже тут... Слушайте – я ж все тут пропустила! Стоп! Вот тут предварительно предыдущая запись! То была 6 марта. А это – предыдущая запись!
"...Вчера был первый понедельник месяца – традиционные вечер туристской песни в кафе "Восток"..." – уже традиция – в 1964 году!
КУРЧЕВ: Да, да!
МИШТАЛЬ: Значит, 3 число, первый понедельник! "...Вечер против обычного был в Малом зале клуба пищевой промышленности. Вчера, возвращаясь с концерта, на мою фразу в разговоре: – Есть только две идеальные пары во взаимоотношениях – это Лейкин с женой и Вихорев с "Кадром"! – последовал ответ: – Ну нет, неудачный пример. Это – самая несчастная пара – с мнимой свободой одного из них. Свобода стоит очень дорого, другому, видимо, не меньше! – Вот. А потом идет речь о вчерашнем четверге, на котором возник очень интересный спор. Суть спора такова... Впрочем, все по-порядку!
В понедельник вечер был не в самом кафе, а, по настоянию Клячкина, в зале, где только слушают, а не жуют, пьют, болтают и между делом слушают. Таково было условие его выступления, и оно было выполнено. Выделили Малый зал клуба на 200 человек. Собралось все 300, зал был переполнен. Вера в тревоге шепнула мне, что в зале – представители радио, телевидения, прессы. Объявлено выступление Клячкина. Мандраж был там со стороны дирекции жуткий! Клячкин уверенно подошел в микрофонам, пригласил присутствующих занять свободные места и, дождавшись, когда шум стих, объявил: свое выступление я посвящаю Иосифу Александровичу Бродскому, стихи которого я очень люблю и с удовольствием кладу на музыку!
В зале прошел шепоток, встревоженный и заинтересованный. Женя еще раз, акцентируя, повторил свою мысль. Опять шумок пробежал по залу. Этого ему показалось мало. Он третий раз назвал имя Бродского и начал петь. Размаскировал "Ах, улыбнись", "Пилигримы", "И вечный бой", кажется, "Романс скрипача" и что-то еще, "Вот и все!" – сказал Женя и запел свои, в том же плане – "Зеркало", "Очередь". Все это – программное, правое, левое – мрачные, тревожные песни! Зал реагировал сдержанно, вернее, менее бурно, чем всегда. Женя извинился и пообещал спеть еще, и закончил выступление. Резко прозвучало объявление перерыва. Срочно вызвали всех участников и организаторов к директору и устроили им 10-минутный кач, разнос. Накачали. С Клячкиным был разговор отдельно. А дело все в том, что в это время прошел уже первый суд над Бродским...
КУРЧЕВ: Я знаю...
МИШТАЛЬ: А второй еще не состоялся, значит, прошел районный. Городского еще не было. И вот он между двумя судами вклинил этот концерт! Так, естественно, там, значит, реакция была – будь здоров! После перерыва на сцену вышел Лейкин в своей неизменной спортивной курточке на молнии, маленький, носатый, очкастый Лейкин. Волновался он жуть как! Ходуном ходили руки, листки уже не удержать. Сохли губы, голос звучал неровно. Но это только в начале. Зал принял его с первых же строчек!
Все болота, болота, болота, Восемнадцатый день болота...
– первое выступление Славкино.
Покрепче прижал к животу руки, чтобы листок не дрожал, читал и читал – хорошо читал, дальше – лучше! Ему кричат – еще! Хорошо! А потом вышел Санчо. Бедный Санчо – как его понесли! Даже объявление, что он – гость из Магадана, не помогло! Его "несли" и шум в зале, хлопки, истошный "бис" после выступления... Парень держался, как мог! За народ ленинградцев мне стыдно стало. Пришлось извиниться. А что делать? Его внешний вид, его манера держаться, его сладковатая манера исполнения... И определенная сексуальная направленность репертуара сделала свое дело Вчера он был. Записали на бегу три песни. Одна из них написана .здорово, обнаженно и сильно. Договорились на вторник на запись...
Суть спора, вспыхнувшего вчера: Эрнест: Молодец, Клячкин! Не бояться ни черта, ни дьявола! Объявлять прямо, открыто, вдалбливать залу то, что давно ясно самому! То есть, рассчитывать на то, что в зале сидят серая масса, которой надо впихивать в мозги разжеванные истины. Что только благодаря такой постановке вопроса можно поднять остальных на открытое выступление! Лейкин: (Горячо и правильно! Это и моя точка зрения!)
Мальчишество, позерство, игра в храбрость, никому не нужная и даже вредная. Во-первых, это крайне бестактно считать, что перед тобой серая масса, которой нужно что-то вдалбливать. Все то же самое, те же песни, то же имя, только сделанное тоньше, без петушиных "кукареку” и хлопания крылышек – извините за выражение – имело бы куда больше успеха! Во-вторых, кому нужен этот глухой минор, беспросветная серьезность и ужасы? Никому! Ведь это только часть его творчества. Ведь наряду с исполненными вещами у него есть масса светлых, мажорных, поистине хороших вещей. Куда он их дел? Потонул в Бродском, потопил в "Зеркале", в "Очередях"! И, наконец, выступая публично, он понимал, или должен был понимать, что за этот вечер кто-то несет ответственность, зачем же ставить их под удар? Зачем ставить под угрозу закрытия такое интересное начавшееся дело, молодежный клуб? Все верно!
И еще Лейкин продолжает: – Если бы в зале присутствовали все те, кто приложил максимум усилия, чтобы оградить Бродского – действительно талантливого поэта – от нападок, от репрессий, то им было бы крайне досадно за такую медвежью услугу Клячкина. Тоньше все нужно делать, тоньше /прав он бесконечно/ – в расчете на умных людей, а не на дураков – и толку будет много больше! /Вот, ну что? Верно!/ Потом были повторные выступления, зал требовал Клячкина, на которого было наложено вето. Вариация. Вытащили его на 4 песни. Он вышел и объявил: "Влюбленные зимой" – слова Вознесенского, напечатано в таком-то сборнике... и т.д. Закончил Клячкин. Потребовали Лейкина. Лейкин в ударе. Перед каждым циклом давал словесную вставочку – два-три слова – здорово! Лейкин покорил всех! Заслуженный успех.
Я шла с вечера и чувствовала себя именинницей: вокруг только и слышно было: – Вы подумайте только – вот это Лейкин! А мы и не знали! – А мы тоже не знали! – Это он в первый раз выступал...
В субботу собираемся у Кирилла на базе малым составом – не знаю, что из этого получится. Шурка обещал зайти – не зашел...
Запись 13 марта. В марте, все равно – последний четверг! Что это значит? Отдых, приведение себя в порядок, дома, сына, и, наконец, собранного материала! Дел очень много. Мне хочется хоть в двух словах подвести резюме по четвергам. Результат четвергов – коллекция магнитофонных лент с наиболее популярными самодеятельными поэтами-песенниками. Нет, я не хочу, уже не хочу гнаться за количеством, но совершенно необходимо иметь качество, то есть не жадничать, не глотать все без разбора, а делать с чувством, с толком, с расстановкой, переписывая, переваривая! Разучилась я писать связно, сосредоточенно. Видимо, все потому, что устала – работа, дом, постирать, купить – бесконечные заботы. Четверги – коробки клеить, переписывать, навести порядок, записать Вихорева, Кособокова, Лосева, Полоскина, Тимофеева, Цветкова – вот!"
По-моему, в этой тетрадочке все, если я не ошибаюсь!
16 марта – это там где-то воскресение было. База Кирилла. Песни поет Туриянский. Репертуар новый – новый человек... Слушают внимательно... Все! Туриянский – а что Туриянский?
Запись 19 марта. Говорили о Бродском: тунеядец, тунеядец, статью читали. Слово в зубах навязло. И вдруг я обращаюсь к Туриянскому и непроизвольно называю его "Тунеядским"! Взрыв хохота, обида его – байбак, каких свет не видывал! Он же второй раз приезжает и живет у нас. Потрясающий образ жизни: пьет, есть, читает, спит... Изредка берет гитару, поет – и все! В прошлый его приезд мы ложились поздно: люди, люди, люди, в общем... Оставался беспорядок. Он целыми, днями сидел сиднем дома в беспорядке, с немытым полом, и читал. Приходишь с работы – ах выругаться хочется. А уж о том, чтобы посуду помыть или картошку почистить – так ни боже мой! Вчера я не выдержала, прибежала домой – кавардак, посуда не мыта! Сидит, читает... Эрка вошел: почему не обедаем? -Посуда не мыта! – это я зло, – не в чем! А ему сказала прямо: – Как ты дома живешь? Поражаюсь! Не мой ты брат – я бы тебя вышколила! – Посидели, поговорили, дружно встали. Остался Лейкин. Взял синенькую тетрадочку 1957 года и прочел, смущаясь, так называемую /неразборчиво/... Есть отличные вещи, много наивного, детского... Легла спать в два часа ночи. В филармонии была вчера, слушала Марину Аиту – Аргентина, гитара. Хорошо.
24-го, вторник. Это мой день рождения. Кого я бы очень хотела видеть: Лейкин, Феликс, Вихорев, "Кадр", Валерка, Горшков, борода, Лара, Городницкий, Петр, Эр, мама, я.
Запись 3-го апреля, пятница. Наступает страшное завтра. Завтра в доме не будет Эрнеста – уедет, уедет, уедет...
6-го апреля – запись воспоминания. 2-го был четверг, конца отъезда Эрнеста. Звонки, звонки, напутственные речи, прощания. Бесконечный стук швейной машинки. Какие-то последние торопливые, еще не высказанные мысли о том – о сем и все очень нужное какое-то, судорожное. Да – вот еще! И еще – и т.д. Мельтешение достигает каких-то уже болезненных форм, хочется сесть и посидеть совсем тихо, но нет! Еще надо разобрать, еще не напечатано, а напечатано – еще просмотреть написанное, еще переписать нечиатнное, еще какие-то стихи, какие-то адреса, телефоны, фамилии...
В общем, в 5.30 меня ждут во ВНИГРИ, вырываюсь с боем из дома. Там в институте должны читать свои стихи мальчики, юные поэты, 11-й класс, 17 лет. Отзывы Лейкина и Феликса блестящие. Они слышали их на городском турнире школьников-поэтов. Собралось всего человек 30-40. Мало. Это, пожалуй, к лучшему! Их было трое подростков: Гурвич, еще кто-то, третья – девчушка. Вывернули они меня наизнанку, пока не прочту их еще раз, говорить ничего не буду, только здорово, очень здорово! Часам к 8 пришли домой – и снова закружилось колесо сборов! Теперь уже на стол. Пришел Валерка с Таней, Петро, Лейкин, Горшков, Нина, Виля, Хигер, ну, Женя Николаева, Саня, Вихорев, "Кадр", Кирилл, Слава маленький и Шурик и мы с Эркой, с мамой – все! Было здорово хорошо! В начале 12-го поднялся Шурик, я пошла проводить его. Вернулась, замерзшая, и забралась в середину, в уголочек на диван и подушку за спину к Вихореву. Мы не спали всю ночь. Читали стихи, трепались и вообще веселились вовсю – тепло, душевно! Эрнест уезжает... Разошлись часа в.4 утра. Саня сходил домой и вернулся. Ночевали вместе с Валькой у нас.
Есть запись у меня, между прочим, этого вечера, потому что там хороший гитарный /неразборчиво/ Валькин, а Санька умудрился уснуть – выпил водки после бани, отвалился и уснул! Выдавал такой храп, что мы не могли его не записать. Мы его записали, есть он у меня, сохранился – храп Сани Усочас /?/ с аккомпанементом Вихорева, – значит, веселая...
КУРЧЕВ: Неповторимая запись!..
МИШТАЛЬ: Неповторимая запись – я ее сохраняю...
"...Понедельник 6-го апреля – первый понедельник месяца, уже ставший традиционным в кафе "Восток". Звонок Вихорева, неожиданный и приятный. Вера очень пожалела, что ее не будет, как я ее заверила. Мне это особо приятная неожиданность, ибо вечер этот был ее последний в кафе, заключительный, что ли, прошел отлично, как-то с подъемом, на высоте. Начал Полоскин по традиции, потом Лосев, Курицын, Глазанов какой-то, еще кто-то и еще. Из зала выкрики: Вихорева, Вихорева! И вышел Валька, запел с подъемом. А перед выступлением попросил меня написать, что спеть, шутливо называя меня "мой импрессарио". Приняли здорово хорошо. Полетели записки. А потом Вера, Полоскин и еще кто-то, Саня, Витя, Вихорев и я отправились к нам пить кофе. В кафе денег не хватило. Подключили сухонькое. Пили, пели, пили кофе, снова пели – хорошо! В 12 разбежались. Ещё пели. Остались: Саня, Валя, Вера и я. Постелила я им вместе в маленькой комнате. И весь вечер – как-то получалось, что Эрка присутствовал здесь все время, незримо присутствовал с нами... И Алеха Порезов /?/ – он вышел на сцену и объявил: – Свою первую песню я посвящаю уехавшему другу-геологу. Вдогонку, вслед ему посылаю ее. Усталому путнику дверь отворите, В лампе прибавьте огня, Ветром с дождем ему скиньте, Скиньте щеколду, звеня,
Пусть погудят за порогом, В окна и двери стуча, Что знают о путнике много, Что знают упрямство плеча...
Вот вчера была на вечере цветомузыки. Это очень интересно. Если пройдет этот эксперимент, то он получит будущее – цвет к музыке подключается фантастически здорово!
Весеннее колдовство: снег, лед, юная белизна. А под снегом и подо льдом незримо живут ручейки, бурлят, искрятся, рвутся к солнышку и прорываются там, где подтаяло, где солнышко пригрело пожарче. Выскочили и понеслись, звенящие, журчащие, искристые, лучистые, ликующие. Проскочили проталину и снова – юрк под снег! – и скрылись, и снова живут, незримые, под снегом и льдом... Так и мои бесконечные мысли. Живут они постоянно где-то глубоко внутри, прорываясь на поверхность при каждом удобном случае". Все! Дальше нечего, дальше – лирика!
"...13-го, понедельник. С начала... Два часа дежурила у Филармонии – очередь на Святослава Рихтера – 16-го концерт, давно не причащалась в этом храме. А 15-го – вечер поэтов-геологов и географов в Доме ученых... Умора! Сборище старичков, решивших почитать свои творения, и каждый извинялся долго-долго, расшаркивался, приседал, бесконечные перечисления бесконечных заслуг каждого из выступающих! Будто их титулы могут изменить очень плохие стихи! Зато Лейкина снова подняли на щит и понесли, ликуя и поя, радуясь и смеясь, реагируя, аплодируя. Славка – выжатый, он не дотянет до "поля". Его уже зачитали, заслушали, залюбили... Он устал. И только Томик, милая, добрая Томик помогает устоять ему на ногах. Порадовал Ефремов – кандидат или доктор географических наук, москвич – молодец!
Вчера была в Филармонии, слушала Святослава Рихтера. Эрка! Это такой блеск исполнения, что аж дух захватывает!..
21-го апреля. Вчера в кафе читал Славка. Плохо читал, вымученно, на пределе. А потом пошли наверх в клуб. Тихонечко посидели, послушали Лобановского и Клячкина – это не в "Востоке", а это в клубе на Петроградской. И записи концерта в кафе. А потом шли домой – я, Нинка, Лейкин, Виталий, Юра. Шли, спорили о пользе дела, о стихах, манере чтения, о необходимости читать не только сатирику, но и лирику. Добрели до Марсова поля, проводили Лейкина, сели в трамвай и поехали домой. Все!., /перелистывает дневник вперед и назад/...
...Вечер Городницкого в клубе молодежи Петроградской стороны. 26-го марта 1964 года, среда, четверг, пятница... Вот одна запись:
"...Вхожу после работы домой. Сидит Вихорев. – Давно ждешь? – Да минут 20! – незначительные фразы, "да", "нет" – нащупать нить разговора. – Куда летом? – Пока не знаю, наверно, на юг! – Когда? – В августе. – Может, на Север? – Не знаю... – На Белое море хочется очень. Парень один туда только что ездил, вернулся с СП-12 и укатил снова на Север. Страстный охотник. Могу свести поговорить подробнее. Он говорит, – я на Камчатку хочу, а может, на Курилы. Туда куда-нибудь!.. – Да брось ты! Болтовня одна! – Ну, почему болтовня? Это решено железно. Просто я не умею так, снаскоку, решать. Созреть я должен, обдумать, обмозговать, взвесить. Я уже созрел. Осенью еду – это точно! Пока остается открытым вопрос – куда? Здесь уже все зависит от работы!.. Ходит в раздумье по комнате, говорит серьезно, веско, как бы сам себя убеждает... – А какая у тебя специальность? Если взять шире, чем микро-механик, как она называется? – Слесарь-механик я! – Ну, так неужели ты можешь сомневаться в том, что для твоей специальности работы навалом? – Работа работе рознь!..
Вдруг спохватился: – Слушай, надо бежать! Матч сейчас начинается, сборная СССР – сборная Швеции – на кубок, вторая игра, первая – со счетом 1:1, сейчас Саньке позвоню! – Возьми меня с собой! – Идем! Звонит: – Саня дома? – Сани нет, а у дочки его корь – культпоход отменяется, – с Толькой туда нельзя... Подожди, я позвоню Граммам! Позвонили – пожалуйста, приходи! Выходим из дома. Навстречу – Бордюк с юношей. Забираем их с собой и все вместе вваливаемся в дом к Граммам. Хозяйка встретила нас на пороге. – Алла, тебя не смущает количество? – Нет, что вы, наоборот, проходите! С порога бегло осматриваю сразу всю комнату. Чистенько, прибрано, все на месте, все вылизано до блеска, ни пылинки! Пол крашеный, блестит, будто по нему и не ходили вовсе. Первый этаж. За окном – двор. За окнами – подростки с гитарой. Входит Слава – хозяин. Худощав, на носу – темные очки, радушная улыбка. Не снимая очков, здоровается. Знакомится с юношей – А этих я знаю! – снял очки, – иду через двор, а мне говорят: – У вас гости и тот парень, что выступал во вторник, Вихорев, да? – Валька, смущенно: – Да брось ты! – Чего брось? – горячится Слава, – вон, посмотри, они целыми вечерами под окнами, – страстные поклонники! Один из них неплохо играет на гитаре, другой учится! Продолжаю осмотр комнаты. В жилье, в его убранстве, как в зеркале, раскрывается сущность хозяина. Ведь хозяева в жилье, как гиды в незнакомой тебе стране: нет-нет, да и промелькнет фраза о чем-то облюбованном, о какой-то детали. И сразу чувствуешь, что совсем свое, а что – для гостей, для видимости! Удивительный книжный шкаф, за стеклянными дверцами которого великолепная коллекция сигарет – здорово! Взгляд не задерживается, скользит дальше... Что с нее толку за стеклом? Не покурить, не понюхать, не пощупать, не прочесть, что, откуда и как! Так, видимость! Следует дальше: сервант, прекрасно. Снова стекло. За ним – цветная посуда в чинном фиолетово-розовом ряду, а дальше... батюшки! Снова коллекция! Но уже теперь "мерзавчиков" – вин и коньяков различных марок, импорт, блестящая упаковка, все нетронутое, закупоренное – ужасно обидно! Мне даже в голову не пришло поинтересоваться у хозяев – вкусно ли это? Они, наверно, не знают, а жаль!.. Между сервантом и окном – старенькое кресло. Самый уютный, мягенький уголок во всей квартире... Дальше – трюмо и письменный стол... О, стол! Чинный письменный прибор, чинная фотография под стеклом: Слава и Алла, магнитофон и прекрасная запись концерта Кима. Новинка, самая последняя запись! Этой пленкой, как деликатесом, потчуют гостей. И гости с удовольствием потчуются этим блеском остроумия и оптимизма!.. Ну, это – результат уже более тщательного обследования. А первые наши шаги были к дивану: он ближе всего к двери, он против телевизора, он – прекрасный наблюдательный пункт...
Сели, чинно ручки на колени. Я не выдерживаю и решаюсь нарушить чинность: – Можно, я сяду на пол? – На пол? – глаза хозяйки испуганно округлились. – Почему, зачем? Тебе неудобно? – Да нет, мне очень удобно, но я страшно люблю сидеть на полу! – Ну пожалуйста! – мне это никак было не объяснить, что я люблю сидеть с ногами на диване. А сейчас, без объяснений, я не решилась. Я не решалась на столь резкое нарушение чинности! Моя просьба была удовлетворена тотчас и наилучшим образом: мне дали беленький меховой коврик от кровати. Валька страшно обрадовался такому нарушению этикета и тотчас же сел на пол. На наших лицах было явное умиротворение, в противоположность выражению лица хозяйки. Она осталась сидеть на стуле, в знак протеста, вероятно... Начался футбол. Я забыла про все на свете! Прекрасно играли команды. Кончился первый тайм. Счет: 1:0, ведут наши – можно и отдохнуть! Прямо перед глазами вырастает незамеченный раньше столб – колонна, подпирающая потолок. Между ней и стенкой – современнейшая книжная полка, блеск и модерн! А над ней – картина маслом в старинной раме. Старинный портрет женщины. Остатки чего-то старого, устоявшегося, – современная люстра и старинная идеалистическая картинка – обнаженная женщина в неестественной позе на фоне неестественных скал – чер-те что! Вот тебе и сущность живущих в доме!
Слава, вездесущий Слава – поверхностно увлекающийся последним, самыми модными течениями... не могу писать больше!
Итак, мы попали в образцовую советскую семью, в респектабельную семью простого советского человека, в свитое гнездышко, законопаченное, без сквозняков, и тщательно отделанное гнездышко. В нем есть все: любовь, дружба, взаимопонимание, модерн и сервировка стола, и светские разговоры, радушие хозяев, шампанское – как бы не забрызгать стены! Смотри, кота не напутай! И черный кот, неловкость хозяйки – кофе пролит на скатерть! Мгновенная реакция хозяина – и пятнышко исчезает, как по волшебству! За столом восстановлен чинный порядок! Настроение прекрасное... Я вижу, как мучается Вихорев, как напряженно скован он за столом. Кусок не идет в горло – а вдруг что-нибудь не так? – Еще чашечку? – Спасибо, я сыт! – Стол накрыт в честь еще одной гостьи хозяйки: – Моя подруга! – подруга не слышала диалога между супругами. Но, разумеется, он произошел сразу после ее звонка: – У Юли день рождения, она сейчас подойдет! Сходи за шампанским! Неудобно – оно нужно до ее прихода! – Но еще не окончен матч! Я не могу выйти из дома! – Я дала честное слово не уходить! – Я схожу, только досмотрю! – молчание. – Сейчас схожу! – топчется по дому. Одним глазом – в телевизор. – Сейчас пойду! Собственно, уже конец сейчас! Валя, я тебе еще раз кофе поставлю! – ставит, исчезает... Появляется за 10 минут до прихода подруги. Шампанское – на столе! Приличие соблюдено – стол накрыт и с утра ждет желанную и долгожданную Юлиньку! О, ей и в голову не придет – а может быть, это только притворство, что накрытый стол и шампанское появились только после ее звонка! К чему это ханжество, к чему эта показуха? О, мой бог!
Подруга исчезает, поднимаемся и мы. Вышли на улицу. Вихорев идет нога в ногу и грустно, удрученно молчит. Я – полная противоположность! – звонко отстукиваю каблуками, готова прыгать на одной ножке от радостного ощущения свободы, жизни, чудесного весеннего теплого вечера! – Валька, какой вечер! – ликую я. Он смотрит искоса: – Чего это ты? – А здорово! – Чего здорово-то? И не чаял, когда вырвусь оттуда, как по рукам и ногам связанный, не повернись – черт-те-что! – Вот это-то и здорово! Только побывав в таком, извините за выражение, гнездышке, начинаешь по-настоящему ощущать свободу, ветер, сквозняк, любить и ценить это! – Так что же я? Так ведь и я про то же!
Мне нужен ветер, тебе – очаг, На голову падал холодный снег. Тогда я выбросил белый флаг И перешел на ритмичный бег!..
Валька развеселился: – Ты это про себя? – Я про жизнь! – Так каждому свое! – Конечно, ведь они счастливы – и бог с ними! Она – с душком, затхлая, они принюхались и вроде все так и надо! А мне со сквозняка-то там воздуха не хватает... Хорошо, однако...”
Вот и все! /перелистывает дневник/. А вот уже Андреев появился на горизонте! Но это где-то 1964 год, 1964 год, наверно, где-нибудь. Сейчас найду.../продолжает поиск/. Вот записи – стали по сто листов!..
