6-го октября 1964 года. Ю. Андреев. Однажды, в один из приездов Визбора, я пригласила его к себе. Юрий Визбор, не предупредив меня, назначил свидание с Юрием Андреевичем у меня в доме, отрекомендовав его как филолога, намеренного написать статью о новом песенном жанре. Я отнеслась к нему весьма настороженно. А когда он ушел, Визбор как-то нервно попросил меня не выполнять его просьбу о содействии. – Ну что, договорились? – Выговорила ему, что он, не предупредив меня, свел меня с представителем настырно пишущей публики, то ли кандидатом физиологических наук, то ли членом в кандидаты. Отвязаться мне не удалось. Причем он сделал великолепный психологический финт. Андреев правильно рассудил, что он для меня интереса не представляет. Кто он, что он – я не знаю, и статью может написать по-разному. Короче – кот в мешке! И попросил он у меня разрешения познакомить со мной его друга, некоего Суслова Вольта Николаевича, журналиста, редактора "Искорки”, очень интересного человека и страшного коллекционера разных разностей. Но основное его увлечение – поэзия! Сам – поэт, детский поэт. Редактор. Он сталкивается в жизни с разными людьми.
Суслов оказался небольшого роста и не могучего сложения, с живым лицом, подвижный, говорливый, ушастый, очкастый, с цепким взглядом светлых глаз из-под них. И расчет Андреева был правильный: мы безусловно понравились друг другу и нашли несколько точек соприкосновения, общности интересов. Увидев богатство моих полок, в смысле пленок, он темпераментно влез в них с головой, развил бурную деятельность и все быстренько переписал, при этом не забывая и меня, то есть, при перепечатке песенника мне полагался экземпляр. При перепечатке каких-то стихов – в необязательном порядке! И таким образом, написанное Сусловым потом, как выяснилось, уже без моего ведома попало к Андрееву! Дело было сделано, просто и легко! И уже только спустя год мы с Андреевым нашли какое-то – после появления его статьи, которую он мне подарил со своей дарственной надписью. Статья была ничего, там была только одно строчечка про Клячкина, из-за которой мы рассорились с Клячкиным на... почти больше, чем на год. – из-за того, что среди моих пленок оказался четверг, где он пел “фишку" одну: "Я подошел умеючи", вот... Клячкин сказал, что ни у кого этой песни нет, только у тебя. Значит, попасть она в прессу могла только от тебя! И все. На том...
Остановите, пожалуйста! /находит другое место в дневнике/.
12 февраля 1964 г. Четверг – сбор под лозунгом "Даешь пленку Эрке в Хасын! Даешь!" – и собрались! Гнусно все записано на пленке! Кто был: Вихорев с "Кадром", Кирилл, Женя, Николаева с парнем из Минска, Слава Лошаков, Шурик, Ленька Кособоков – пришел в 12 часов, Валерка Иванов и мы – мама, я, Толька. Пригласила на воскресенье на распиловку – молчание! Вихоревы – к маме, Леон – экзамен, Шурик – отмолчался, Кирилл – тоже, Валера – дети, Славка – тоже дрова, дома только! Грустно и пусто, очень противно! Все записано в разговоре с Эркой до трех ночи..."
Этот разговор надо найти, кстати, вот. А потом был еще тут вот – вечер поэзии был: Горбовский, Майя Борисова, Дмилич Татьяна, Куклин, Иванов, переводчик Кузнецов, Данилов. 20-го ноября – потом в "Ленсовета" в клуб, домой... Ага – вот!
"...Приходил Полоскин. С трудом выдержала часовой визит. Не умолкая говорил, говорил... О себе, о своей фотографии на обложке "Кругозора", о неожиданности, о приятной неожиданности, о рекламе... Мыльный пузырь! Я боялась дунуть-плюнуть – боялась, что он лопнет! И у меня в комнате останется грязная лужица, исчезнет Полоскин, ах, Полоскин! Ты подумай! Во весь лист фотография, блеск, какая фотография: в ковбойке, с гитарой и подпись: "Б. Полоскин, физик", значит, а! Но сколько тебе нужно было сделать снимков, чтобы получить портрет, сколько? Не знаешь? – Это он спрашивал парня, который фотографировал. Ну то-то же! Три пленки заснял! Кто? Как кто? Виктор Сакк! Три пленки! И вот результат! Не ожидал, совсем не ожидал! Нет! Здорово! Ух ты! – и т.д. Да, охотником заделался, зайца убил килограмма на три! Хороший чаек, хороший! Да – в кино снимался! Приглашают еще – не хочу! Где? В студии экспериментальных Фильмов. За это посмотрел "Заставу Ильича"!..
Нет, не могу! Молча слушала, тихо закипала...
Что бы у тебя выудить? Дай списать! Не даешь? Жадная стала – раньше давала! – Почему не принес "Кругозор"? Не сообразил? А ведь раньше соображал!
Пигмей! Все они пигмеи! Подождите!.. Похоже, что песенное творчество затухает, пошло на убыль! Я это только потому, что сам он не пишет. Нет стимула, струи! Отпел, отыграл, пузо растет! То же и Визбор – был, не позвонил, не зашел, обещал, и "Кругозор" № 8 обещал... Там пленочка о "Белых ночах" с Городницким, Вихоревым, Клячкиным и Полос- киным. Валька тебе, наверно, вышлет! /Это я Эрнсту пишу/.
А перед Полоскиным забегал Ким Халимов – суматошный, ужасно деловой и ужасно какой-то парень. Взял машинку перепечатать, взял... не взял, а схватил, хапнут и умчался.
Скучно все, пошло. Я понимаю: четверги редкие. Это так и было, в общем-то! Вот, например, один из четвергов 26-го – да! Влетает Шемякин и Петр, два приятеля. Хо-хо – после года отсутствия пришли в дом погреться! А тепла-то нет – сквознячком выдуло! Поежились, походили, громко поговорили и пошли себе домой, пообещав прийти в четверг. Ну-ну! Уже на пороге я не выдержала и на их недоуменный вопрос – почему они не видят в четверг людей? – отвечаю, что много воды утекло за время вашего отсутствия, и, между прочим, я замуж вышла! Мальчики засмеялись, как веселому розыгрышу. Объясняться не стала, сказала и закрыла дверь... Есть ли доказательства – называется..."
Ну, вот и все! Остановите...
5-го мая – скалы. Уехали 29-го в ночь. Мы выехали в составе Ленпроекта. Отменно ход туда по утреннему – лесу – легкий морозец, ясное небо, солнышко. Где-то, еще за лесом – бодрейшая штучка: вдох-выдох полной грудью... 5-го мая запись была и ровно год назад. Все, как год назад. И скалы, и отъезд, и возвращение... Даже люди те же рядом, и как- то все по-иному, совершенно иная расстановка сил... А вот интересная запись... На скалы мы пришли 30-го утром. Встретили хорошо, все очень спокойно, тепло, как в старые добрые прежние времена! Ночь. Где-то костры, песни, палатки, где-то люди, толпа, шум. Мы отделены от всего мира плотной пеленой ночи. Она обнимает нас за плечи и передвигает к костру. Он между нами. Жаркие головни, трепещущие языки пламени над брошенными в них полешками. Мы – на корточках, с протянутыми к огню ладонями. Тишина, потрескивание костра и неторопливые слова Вальки, падающие в эту тишину, в костер. Как много смысла в протянутых к огню руках! Будь я художник, я изобразила бы только костер и руки! Какой простор для мыслей, для домысливания этого видения! Он почти не пел в этот раз, даже гитары в руки не брал, ссылался на горло... Предположим! Я не настаивала. Даже больше того – убеждала не мучить, когда приставали другие, отвечала на бесконечные вопросы: – Где он? – Не знаю! – понимала – так надо!
Из ночи в круг костра стремительно входит молодая, красивая женщина В. Величко – известный спортивный врач: – Валька! Наконец-то! Я тебя всюду ищу – где ты был,? Валька, спой – я так хотела тебя услышать! И Валька, прикрывшись шуткой, как броней, с издевкой заговорил: – Слышал, слышал: по всему Союзу гремит Величко, как же, как же? Нет, не пою – болен! – получил сразу же таблетки из ее кармана... – Нет, в "ящике" не работаю! Я теперь зоотехником! Куда ушел – больше платят!
И опять таки, для души ближе! – так и не спел, ушла. Сел устало к костру, и тихонечко так: – Быт заедает... Написал тут балладу. Побегал по этим приемным слуг народа. Обозлился и написал. Слышала?
Ага! Хлесткая штучка, злая, на злобу дня! Видимо, действительно, крепко забрало его с этим переустройством дома, с беготней из-за комнаты, которую называл "пенал" – 9 квадратных метров!
Кепчонку покраше Напялил на глаза И двинул к слугам нашим, Которым отдал "за"...
– так начинается эта штучка.
Палатку поставил далеко, на отшибе, в полном одиночестве, – на бугорке над озером, на ветерке – обдувает хорошо! И вот всю ночь бродили так от костра к костру.
В зоопарке медведь Должен в клетке сидеть, А в небе светится Большая Медведица...
Шурик – он молодцом, Эрнест! Он сделал действительно достойный уважения и зависти шаг, целеустремленный и смелый – уволился с работы и поступил вольнослушателем в Академию, с тем, чтобы, подучившись год, поступить туда учиться! Проявляет зверскую работоспособность! В академии его хвалят, говорят – сырой, он очень, но хватка есть! Это то самое, о чем мы с тобой постоянно говорили об отдаче жизненных сил любимому делу целиком.
Встретились очень хорошо. С ним сейчас на этюды ходит этакая баба, извиняюсь за выражение, художница, гренадеристая тетка. Шурка в полной зависимости от нее, ибо она – его учитель. К нашим кострам подходила с опаской – ну, это все "семечки" – не разговор! Шурка зарос, загорел, похудел, артистический вид – вольный художник!
Отличная сценка: 30-го ждут Шурку Валька и Кособоков у костра, – двое на бревнышке. Разыгрывается обычный диалог на публику: – На первом плане – костер. Вот это фотография! – Я не выдерживая: – Мажь в дугу! Занавеса не хватает! – До чего все сценично, даже текст отработан!.. И точно, – из глубины сцены, из леса выходит Шурка с огромным квадратным рюкзакам, этюдник, огромный ящик, кисти. Живописнейшая шевелюра, потрепанная одежда – блеск! Валька и Ленька переглянулись, эффектно встали, как в одно движение положили гитары, замедленно перенесли по ноге через бревно и двинулись стеной на Шурку! Публика замерла... Шурка встал, как вкопанный. Сорвались они все разом и с гиком: "Бей!" понеслись за удирающим Шуркой! Он, не бросая рюкзака и комично вспрыгивая, мчался от них... Догнали, поколотили и, довольные, принесли его к костру Ещё поразил меня Валька в этот раз своей удивительной мальчишеской подвижностью. Он похудел и помолодел. Прыгал, носился по площадке козленком, откалывая на пару с Шуриком такие коленца, что народ лежал от восторга. Я поражалась акробатической пластикой Валентина, на потом уже вспомнила – он же акробат! Готовился в артисты цирка. Травма помешала. Знаешь, так вот, в этот раз я впервые увидела это воочию в нем, артиста этого. Так что, действительно, это были акробатические трюки!
Я спрашиваю: – Что ты так распрыгался? – Один живу, как праведник – режим соблюдаю! Давление, как у молодого! Так и не уезжал бы отсюда, хорошо! Это он 10 дней до этого приехал на скалы, жил, готовился и, самое смешное, что в эти скалы он впервые полез на соревнования и занял чуть ли не второе или третье место!
КУРЧЕВ: В хорошей форме был!..
МИШТАЛЬ: Был очень в хорошей форме...
Кирилл Рублев. У Кирилла – радость безмерная – получил двухкомнатную квартиру вместо своей "живопырки" в коридорной системе. На седьмом небе от счастья! На скалах это был вопрос из вопросов: о чем бы ни говорили, все сводилось к жилью. Кончилось тем, что при слове "жилье", "квартира" раздавался дружный вой и хохот. Заткнулись! Кирка – человек, нет слов! – стоял в этот раз на другом берегу, а кантовался у нас! Познакомились наши мамы. Дод на скалах не был – забурел, семья, дети... Вот и все – скалы кончились!
Ночь. Второй час ночи. Час назад разбежался по домам народ. Народ: Валентин, "Кадр", Лейкин, Чистяков – автор "Суоми", кстати, – и девочка Танечка – она впервые у меня, это отголосок скал, славная, с ноготок... Подожди – ты ее знаешь по волейболу – та самая волейбольная Танечка! Это был подлинный четверг, очень тихий и очень узкий. Собрались почитать "Альманах". Ждали Шурика – не пришел. Работает, как зверь! Эрка! Каким теплом повеяло от сегодняшнего сбора! Остро ощущалось твое отсутствие – впрочем, отсутствовал ты лишь физически, материально, – дух твой, ты сам были с нами! Словечками, песнями, фразами... О чем бы не шла речь, выдавали твое присутствие в каждом из нас. Я имею в виду трех человек: Вальку, Лейкина и себя. Лида не в счет, хотя она не меньше нас чувствовала твое присутствие, но воспринимала его иначе – настороженно и тревожно. От твоего присутствия исходит такой крепкий запах воли, той далекой, желанной, что парни, забыв осторожность, мечтали вслух, рвались туда, на волю, условно "на зимовку". Крепко засела в них "зимовка", если она, действительно, выгорит – они сорвутся, сорвутся оба к тебе, к желанной воле! Они уже "поехали" сегодня, они уже побывали в пути, причем выбор пая на самый романтический способ передвижения – товарняком! Намечены остановки: Свердловск, Новосибирск, Иркутск и т.д. – хорошо! Я загорелась, меня потянуло в этот путь. В мечтах я уже тоже поехала и сказала вслух: "Возьмите меня!" И тут же в разговор вступила Лида: – Я слышала, там зимовка без баб, одни мужики! – Я не в счет, сойду за мужика! – Голосованием не поверили – отклонили, отшутились. И по очень красноречивой оглядке Лейкина в сторону вышедшей Лиды я поняла: не спроста Лида мечтает поехать с В., – В. подбивает клинья, а Лидка их выковыривает! Наш короткий диалог ему более, чем понятен. Я заткнулась и крепенько, пожалуй, больше того разговора не подниму, затаюсь, но из головы не выброшу. А если они действительно сдвинутся, попробую уцепиться за хлястик! Ох, Эрнест, не ругайся – ну дай помечтать!
Хорошо бы, хорошо бы Нам кита поймать большого!..
Ты все-таки черкни два словечка о своих соображениях на этот счет. А мечты у меня абсолютно реальные. Или в них что-то есть! А знаешь, как все это было сегодня? Я еще не закончила уборку, пришли Валька и "Кадр". Хорошо – пришли... Володя Частиков следом. С головой залезли в книги и сидели тихо-тихо, пока не пришел Славка Лейкин: – Довольно фотографии разглядывать! Заварила кофе. Сходили с Татьяной в магазин за вкусностями и засели. Валька взял гитару, затопил печь, бросили на пол шкуру и, дымя, потягивали кофеек, блаженствовали... Чародей Вихорев!
А "Кадр" – жена, четко! Спокойная, красивая, точеная вся, красиво причесанная, со вкусом одета. Вся обихоженная – приятно посмотреть! А Валька мечтает купить раскладушку и пожить пару недель в своей каморке. Дали ему 9 кв. метров в передвижном фонде. А Валька, в противоположность "Кадру" – в нечищенных ботинках, в неглаженых брюках, даже небритый вроде. А глаза – праздничные: то веселые, то грустные, но все равно весенние, живые... Нет, Эрнест, он не сыт! Быт его заедает, сосет, но не забурел он! Временно все это! Он еще рванется и уйдет на глубину, на полную катушку – и не от Лидки, нет – тут он крепко привязан – а из "аквариума", чистенького и уютненького, с дистиллированной водой, с чисто вымытыми камушками! Уйдет – и не без твоей помощи... Ты знаешь, на пороге уже я дала им в руки две твоих фотокарточки полевые, где ты в штормовке, заросший. Так что ты думаешь? Обе исчезли – уволокли! Пожалуй, сейчас ты им такой нужнее, чем мне! Это – на ту же мельницу водичка. А Ленька собирается всерьез, говорит, что уже договоренность есть. Если не брешет... Он-то и предложит вариант товарняка... Ух ты! А спать-то надо! Уже третий час ночи!.. Кстати, Частиков вчера рассказал.
В Средней Азии как-то в компании местных геологов никак было не отвертеться от выпивки. А пить не хотелось! Ничего не хотели слушать – пей и все! И вдруг кто-то: – Ты что, баптист, что ли? – Ну да!- ухватился за идею Частиков. И они отстали! Валька хохотнул и принял к сведению! Пришел Лейкин – и его посвятили в секрет непьющего Вальки, а он: – Что же мы тогда с тобой на зимовке делать будем? Не пьешь, не куришь – баптист, говоришь? "Бабтиск" тяжело тебе будет! Блеск! Зимовка! Призрак! Мираж!.."
И вот, через год, 23-го – это уже конец года, 1965 год... Запись такая, очень активная...
КУРЧЕВ: Месяц?
МИШТАЛЬ: 11-й месяц – это какой? Ноябрь? "...Нет, нет, нет, тысячу раз нет! Не нужны они мне! Еще одно подтверждение перемен во мне... Нет, наверно, не только во мне: ребята стали не те, совсем не те! Это уже не просто парни, взявшие в руки гитары и открывшие новый мир в себе, мир песни, поющего стиха, озвученных эмоций, как откровение, как сугубо свое. То, что можно петь лишь в узком кругу, при соответствующей обстановке. Это уже артисты, творцы. Слава коснулась их своим жарким дыханием и подпалила крылышки. Они уже не летают, они только поют, они выступают, гастролируют и говорят, говорят, говорят... Кукин пока еще над ними. Он парит и поет, но это недолго, это только начало...
Пожалуй, эти строки больше всего относятся к Вальке. Я помню его первые робкие шаги. Природная сдержанность и замкнутость. Полоскин всегда был горлопаном. Глазанова, Генкина я почти не знаю. Они какие-то чужие, неясные. Песни у них другой природы. Лосев – позер ужасный. А Сачковский – настороженный ханжа – почему я так и не люблю его? Порадовал Кукин – гвоздь программы вчерашнего сбора. От его песен и всей манеры держаться веет свежестью. Открытие! Все для него самого – удивительно и неожиданно, и это легко передается слушателю... Это все происходило после концерта Лейкина. Собрались в доме большой его приятельницы, с которой они вместе учились. Очень милая девочка, высокая, худенькая, неброского обаяния и с покоряющей застенчивой нежной улыбкой. Хозяйничал в доме Лосев... Старый дом у Казанского собора, рядом с "Кавказским" рестораном, 4-й этаж, непонятный вход прямо в облезшую, обшарпанную кухню с грязной газовой плитой и туалетом без крючков... Все очень запущено и необжитое, будто сюда только въехали. Торжествующий Лосев на пороге. Принял пальто. Принес меховые шлепанцы – как в лучших домах! "Миль в дугу"! Через прихожую в дверь – и замерла на пороге! Слишком резкий контраст! Огромная комната с высоченным потолком, старинная мебель, рояль, письменный стол, диван, кресло, печь изразцовая. А посреди комнаты современный маленький столик, приемник, магнитофон, торшер, книжный шкаф во всю стену. Столик заставлен едой и бутылками. Пили, пели по кругу, больше всех – Кукин, смешно и непосредственно характеризуя предлагаемые песни. Он сам давал оценку раньше, чем звучала песня "Очень нравится, ребята, не смейтесь!” "Я всех замучил своей песней!" Ко всем приставал: "Послушайте!” Или "Совсем плохая, стыдно петь!" Или: "Не было этого, это все ложь: говоришь, чтоб остался я". Или: "Интеллигентным захотелось быть", "Программная – "Город" – и т.д. Непосредственность и искренность радовала и удивляла. Собрались уходить – пришел Городницкий, захотелось досмотреть до конца.
Я не была участником. На сей раз я была пытливым наблюдателем, находясь долгое время в самом центре подобных сборов. Я не имела возможности увидеть их со стороны. Один Славка, пожалуй, в ту пору твердил: – Хватит, не расходуй себя так бесшабашно – это все на ветер! – отдыхай, читай, живи, пошли их всех подальше! – Ну, что Славка? А вот сейчас, после стольких перемен во мне и столь длительного перерыва, я могла позволить себе взглянуть на все со стороны, решила сказать себе: – Все правильно!
Домой шли: Славка с Томкой, Славка маленький, Кук и я. Оторвавшись от всей горланящей массы, двинулись пешком по заснеженному белому городу, по Невскому. Огромный автобус без огней притормозил, приоткрыл дверь: – Садись, братва, подвезу! – и, только отказавшись от такси, мы радостно влезли в автобус. Вытащили гитару, спели. Приехали, разбежались на углу Невского и Литейного. Кук, Славка – со мной, Лейкин и Томка – наоборот. Условились встретится в четверг. До этого сбора я очень хотела всех видеть у себя в четверг, а после – совсем наоборот, совсем никого! Разве что Лику и Кука да Славу маленького, с большой опаской – Вальку с "Кадром". А остальных – к чертовой матери! Не люди, а манекены какие-то! Исключая хозяйку дома, еще Лилю – вот так!
...Юрке Лосеву из Академгородка /Новосибирск/: слышишь ли ты меня за тысячу километров в своем далеком городке?..
Осталась на майские праздники в городе... Это впервые на 4-5 лет. Задержала болезнь, уборка. Есть потенциальная возможность уехать на скалы 8-9 мая с Мусей на соревнования. Что я и сделаю непременно! А парня постараюсь отправить раньше, с первым эшелоном числа 5-го /но парень заболел!/. 30-го – уборка дома, а 1-2-го – у Михайловых. Это – мое спасение от всех бед и неувязок! Хорошо...
КУРЧЕВ: Какой это год?
МИШТАЛЬ: Год 1966, то есть, через год после того. Теперь уже запись такими скачками – будь здоров!
"...Значит, 1-2-го мая – у Михайловых. Это – мое спасение от всех бед и неувязок! Хорошо. Первого вечером зашла к Сереже Широкову, и стало мне скучно-скучно! Телевизор, водка, жеманные, накрашенные девицы. Томные взгляды и разговоры... Брр! Шапку в охапку – и к Михайловым! Благо – рядом, к взаимной радости моей и всех присутствующих. Трое из них – москвичи: ставшая супружеской пара и худючая, с милой мордочкой и "хорошо подвешенным языком" ее приятельница. Пришли, поели и утекли с гитарой в кухню. Уселись на полу, к удивлению хозяйки, кружочком и запели. У Славки – москвича – Матвеева это здорово получается, несмотря на глухой с сипотцой голос. А часа в три ночи потянуло на улицу, к Неве, к мостам! И оделись, и пошли, и славно так: попутный автобус к Авроре, по набережной на Площадь Революции, мимо Петропавловской крепости, на Кировский мост, где нас окатил водолей, на Марсово поле к огню. Согрелись, обсушились, спели под гитару "Братские могилы" Высоцкого. Очень торжественно прозвучало. А когда отошли от огня, обнаружили, что наступило утро – ясное, чистое, звенящее благолепие! Мы с Михайловым чуть оторвались от говорливой массы и в благоговейной тишине двинулись к "Спасу на крови", к изображению Христа, у которого богомолки вылизали ноги, и он теперь без ног, бедняга! Спасая произведение искусства от ретивых богомолок, блюстители порядка оградили его решеткой. Разве это преграда! Даешь Христа! Мы перелезли, рискуя свалиться в воду канала, но все обошлось! На фоне прозрачного, розовеющего неба темная громада храма выглядела мрачно и величественно. Если отступать от него, не спуская глаз, начинает казаться, что храм надвигается на тебя, растет и вот-вот поглотит тебя, раздавит! А потом, отраженный в светлой глади канала, тот же храм выглядел мирно и картинно... Мосты, набережные и внезапно из-за угла раскрывшаяся перспектива Невского, непривычно свободная от какого-либо движения, замкнутая классической башней Генерального штаба, розовеющей от восходящего солнца – все это выливалось в тихую радость от единства красок и форм.
А мы шагали по самой середине проспекта, и мне вдруг захотелось, чтобы ты сам все это увидел, чтобы ты шагал рядом с нами в это удивительное утро! Я пожалела, что тебя нет с нами, что так и не удалось тебе увидеть наш город вот таким весенним, ранним гулким утром, впитать в себя его красоту и понять, за что это так любят, невзирая на мерзости климата, суматоху будней, толчею магазинов и транспорта! Это невозможно объяснить, это можно лишь ощущать, почувствовать. А еще впереди два месяца вот таких удивительных ночей и рассветов, когда сон бежит прочь, и топаешь, топаешь до изнеможения...
Улица Пестеля, Лебяжья канавка, Летний, Михайловский, Собачий садик, Марсово, Канал Грибоедова, Невский, Дворцовая, Исаакий... В этом смысле вам всем крупно не повезло!.. А потом мы замерзли и устали. С мечтой о чашке чая залезли в такси и поехали к нам. И чай, и затопленная печь, и застланный шкурами пол, на котором мы расположились, настроили нас на лирический лад! Москвичи запросили Лейкина, я с удовольствием почитала им – так-то! Утро кончилось. Начался суматошный день. Я с тоской подумала о воле, о палатках, о костре и тишине леса... Вот уже совсем скоро, – только бы погода не испортилась! Эти дни нас балует солнышко. Ночью холодно..."
Вот и все! Кусочек из меня...
/Знакомство с третьей, последней, частью дневниковых записей предполагалось закончить в третьей беседе, но она не состоялась.
